alexander_pavl - Александр Павленко, график, автор анимационных фильмов, журналист, иллюстратор. Живёт в Германии. Пишет о фильмах, книгах, жизни. Тонкие и проницательные суждения о советской ментальности, сексе, искусстве.Ну вот, например:
Был когда-то такой жанр советской литерауры: художественный пересказ западных фильмов. Некоторые киноведы были настоящими виртуозами пересказа. Они ухитрялись не только словесно воспроизвести мизансцены и звуковую ауру описываемых фильмов, но и дать памфлетный тон своему очерку, тонко или не очень тонко выстроив аллюзии на советскую действительность. В основном, это был антисоветский жанр, хотя там, бывало, подвизались и правоверные сыны КПСС. Они, захлёбываясь от восторга, описывали «Конана-Варвара» и «Соломенных псов», но в финале обязательно добавляли пару-тройку сентенций, утверждающих превосходство советского над западным. Тут было важно не переборщить, выдержать грань и не показаться совсем уж идиотами.
Или вот, о ранних чеховских юмористических рассказах (и не только):
Хуже всего то, что Чехов делает с читателями. Он зло, со сладострастием, унижает своих героев, ставит их в глупые и позорные ситуации и приглашает нас, читателей, присоединиться к своим садистским забавам, стать соучастниками разнообразных идевательств. Чехов стремится запачкать меня, читателя, презрением к описываемым им, Чеховых, людям. Книгу я отложил с крайне неприятным послевкусием и задумался – а ведь это литературное варево подаётся как чуть ли не эталон юмора. Практически все русские читатели смеются и прыскают в кулак над смешными рассказами Человека-без-Селезёнки. Им весело?
По случайному стечению обстоятельств, вскоре после этого я наугад открыл «Записные книжки» Сомерсета Моэма и в записи за 1917 год прочитал:
«Юмор — это то, что помогает найти отличия в бесконечном разнообразии человеческих существ, и, возможно, именно почти полное отсутствие юмора является причиной того, что русские романы так бедны разнообразием типов.
В русской литературе напрасно искать остроумие и находчивость, добродушную насмешку, ловкий выпад сарказма, остроту эпиграммы или легкомысленную шутку. Её ирония груба и банальна. Когда русский смеётся, он смеётся над людьми, а не вместе с ними, и поэтому предметом его шуток могут стать причуды истерических женщин, нелепая одежда провинициала, кривляния пьяницы.
Вы не можете смеяться вместе с ним, потому что его смех всегда немного дурного тона. Юмор Достоевского это юмор трактирного завсегдатая, привязывающего жестянку к хвосту несчастной собаки»
Категоричность суждения, конечно, преувеличенная, поскольку из этой дефиниции выпадают русские авторы, писавшие до 1835 года и считавшие себя частью европейской литературы, плюс Николай Лесков. Но незнание Моэмом юмора Лескова вполне извинительно. В конце концов, этого писателя и в России не очень-то читают. Главное – Моэм попал в точку. Русский человек всегда смеялся над кем-то, но не вместе с кем-то. В русской классической литературе нет персонажей, над которыми смеются с любовью, как над мистером Пиквиком. Русский смех разрушителен, он убивает. Вспомните, например, шутника Гоголя, который миллионам читателей внушал злобное презрение к Манилову, который – вот дурак-то! – более десяти лет женат и всё ещё влюблён в свою жену, как мальчишка.
К счастью, в ХХ веке в русскую литературу пришло спасение – с юга. Одесситы и киевляне, влившиеся в столичные издательства, совершили революцию. Они научили русских людей смеяться не только над другими, но и над собой. Они показали, что смех не противоположен любви и уважению, что юмор может возвышать людей, что смех – это внутренняя свобода.
Journal information