Интервью с Зиновьевым - 3 (полный текст)

Я намеренно привожу такие, казалось бы, пустяковые детали, ибо они весьма характерны для умонастроений тех лет. У меня были десятки студентов и аспирантов из различных союзных республик и из социалистических стран, включая Кубу. Я был членом редколлегии журнала « Вопросы философии », где заведовал отделом логики. Я был абсолютно свободен в своей творческой деятельности и сам определял направления работы моих учеников. Целый ряд западных ученых, посещавших Москву, считали мои условия работы идеальными.

Все это случилось не благодаря каким-то карьеристским ухищрениям, а благодаря тем переменам, которые стали происходить в стране в послевоенные годы, в том числе – благодаря установке высших властей – ЦК КПСС – поощрять молодых и способных людей, в особенности – бывших фронтовиков.

Вместе с тем, это поощрение было весьма ограниченным. Например, мою диссертацию допустили на защиту с весьма большим трудом. Ее запретили для ознакомления всем желающим. Прочитать ее можно было лишь по особому разрешению и в закрытом фонде. Мои работы долго не допускали к публикации. Я начал печатать свои профессиональные работы лишь в возрасте 36 лет, причем сначала – в Польше и Чехословакии.

Мне приходилось прибегать ко всяческим уловкам, чтобы печатать мои книги. Я получал десятки личных приглашений на международные профессиональные встречи, но меня ни разу не выпустили. Лишь в возрасте 45 лет я получил, впервые в жизни, однокомнатную квартиру, будучи уже международно известным ученым. Меня не выпустили даже на симпозиум в Финеляндию, хотя я был первым, совместно с академиком Капицей, из советских ученых, членом финской Академии Наук. Меня проваливали на выборах в Академию Наук и в конкурсах на Государственную премию. В 1967 году я вполне серьезно числился в списке шпионов ЦРУ и потребовались усилия, чтобы реабилитировать меня. И это все тоже было следствием перемен, происходивших в стране в те же послевоенные годы.

• Что это были за перемены?

• Главными чертами эволюции советского общества в послевоенные годы были, на мой взгляд, такие:

1. Десталинизация системы власти и управления, то есть политического режима;

2. Превращение советского общества в зрелое коммунистическое общество; по терминологии брежневских идеологов – в развитой социализм;

3. Холодная война и мощная пропагандистская атака со стороны Запада;

4. Идейное и моральное разложение правящих и привилегированных слоев, а также интеллектуальной элиты;

5. Назревание всеобщего кризиса советского общества и всего мирового коммунизма.

Думаю, что я все эти аспекты советской истории достаточно полно описал в моих литературных, социологических и публицистических работах. Сейчас ограничусь лишь краткими замечаниями.

Западная и российская прозападная пропаганда утверждают, будто десталинизация нашей страны произошла лишь после 1985 года. Это – преднамеренная ложь. Десталинизация страны, на самом деле, началась в послевоенные годы, еще при жизни Сталина, и завершилась при Брежневе. В горбачевские же годы имела место попытка вернуть страну к сталинистскому режиму. Ельцин продолжает эту попытку, начатую, но не доведенную до конца Горбачевым и, по-моему, обреченную на провал (напомню, что это интервью было взято в октябре 1992 года – А.Б.). Прежде чем объяснить, в чем тут дело, я расскажу несколько эпизодов своей личной жизни, весьма показательных с точки зрения рассматриваемой темы.

С ранней моей юности и до самой смерти Сталина я был активным антисталинистом. Антисталинистская пропаганда была тогда главным делом моей жизни. За выступление против культа Сталина я был еще в 1939 году исключен из комсомола и из института, причем без права поступления в другие ВУЗы, обследовался в психиатрической больнице и был арестован. Примерно в это же время был арестован студент нашего курса Романов – как антисталинист. Его освободили лишь после ХХ съезда КПСС. Обстоятельства сложились так, что я скрылся, мой след затерялся, началась война и органам государственной безопасности стало не до меня. Но вот кончилась война. В 1946 году я вновь поступил на философский факультет. И, поразительное явление: многие помнили мою скандальную историю 1939 года, но никто не помешал мне, никто не донес в органы. Думаю, что дело тут было не в том, что война списала прошлые грехи, а в том, что за эти годы люди изменились. В 1948 году меня хотели исключить из Университета за антисталинистские высказывания. Меня защитили секретарь партийного бюро курса, бывший капитан Гробаков и секретарь партийного комитета МГУ, бывший капитан Кондратьев. Они были моими друзьями и прекрасно знали о моих антисталинистских умонастроениях. С Кондратьевым я учился вместе в 1939 году в Институте философии, литературы и истории. Он знал мою скандальную ситуацию тех лет.

Мое поступление в аспирантуру зависело от активной позиции членов партийной организации факультета, хорошо осведомленных о моих антисталинистских настроенях. Это были люди, прошедшие войну и демобилизовавшиеся из армии. После аспирантуры я поступил на работу в Институт философии - благодаря усилиям Валентина Павловича Доброхвалова. Он был бывшим полковником, членом партийного бюро института и при этом - убежденным антисталинистом. В институте он возглавлял группу молодых сотрудников, которые вели открытую борьбу против сталинистов. Я пользуюсь случаем, чтобы почтить память этого замечательного человека и, в его лице, воздать должное всем безвестным борцам против сталинизма.

Для меня мой антисталинистский период жизни закончился вскоре после смерти Сталина. Тогда все вокруг вдруг стали превращаться в антисталинистов – включая бывших яростных сталинистов. На защите докторской диссертации одного такого « перевертыша », который раньше в своих сочинениях превозносил Сталина, а теперь вдруг обрушился на него буквально с пеной у рта, я выступил и сказал одну-единственную фразу: « Мертвого льва может лягнуть даже осел ». Меня после этого кое-кто счел недобитым сталинистом. А я решил: мертвый Сталин не может быть моим врагом. Моими врагами стали те, кто стал играть активную роль в советском обществе в послесталинские и, особенно, в брежневские годы. Причем, я к этому не стремился сам. Это я стал для них врагом - самим фактом своего существования.

- Какой смысл Вы вкладываете в понятия « сталинизм » и « десталинизация »?

- Проблема десталинизации страны заслуживает особого внимания, ибо на неясности в понимании сталинизма и на умышленном искажении его сущности и исторической роли основывается значительная часть пропагандистской демагогии нынешних правителей России. Будучи сами преемниками сталинизма в деле управления страной, они стараются всячески скрыть свою сущность, поливая грязью и фальсифицируя исторический сталинизм и запугивая угрозой возвращения сталинизма, изображая в качестве сталинизма то, что на самом деле было его преодолением, было десталинизацией. Такими извращениями реальности заполнена вся нынешняя жизнь нашей страны. Тут все перевернуто: идеологи коммунизма оказываются антикоммунистами, вожди партии - выступают, как ее разрушители, враги народа заявляют претензии на его спасение, дураки выглядят мудрецами, пустозвоны – мыслителями, бездарности – талантами, грабители – деловыми людьми. Все извращено до такой степени, что любая ложь воспринимается, как истина, причем, чем лживее – тем истиннее, а правда даже не смеет подать голоса. Да это и бессмысленно: правду никто не хочет знать, никто не хочет слушать.

Но что такое сталинизм? Уже одно то, что брежневизм рассматривают, как сталинизм, говорит либо о полном непонимании этого феномена, либо об умышленном идеологическом извращении его сути. Я рассмотрел различные аспекты сталинизма в книге « Нашей юности полет », которую написал к 30-летию смерти Сталина. Сейчас ограничусь лишь его социально-политическим аспектом. Сталинизм, в обобщенном социально-политическом смысле слова, есть определенная система власти и управления страной, которая характеризуется такими чертами:

• на вершине власти находится Вождь с аппаратом личной власти - « сверхвласти » - состоящим из людей, лично преданных Вождю и готовых выполнять его распоряжения;

• с помощью определенных каналов и рычагов, Вождь контролирует всю систему управления;

• последняя структурируется иерархически по сферам общества и образует иерархическую структуру, охватывающую все территориальные единицы;

- на каждом уровне – нечто подобное тому, что на вершине; на каждом уровне – своя номенклатура, то есть отобранное множество лиц, которых можно использовать практически на любой должности соответствующего уровня;

- функции управления просты: главным является расстановка кадров и политическое руководство людьми;

• власть является волюнтаристской, то есть силой навязывает населению такой образ жизнедеятельности, какой хочет высшая власть;

• все звенья иерархии власти исполняют волю высшей власти;

• вся пирамида власти опирается на организацию первичных коллективов с помощью системы активистов;

• в этой системе партия – партийный аппарат и первичные организации играют подчиненную роль, как и административно-бюрократический аппарат;

• аппарат личной сверхвласти Вождя стоит над партийным аппаратом и даже вне его;

Разумеется, я дал сейчас лишь весьма упрощенное описание. Сравните теперь с этим то, что делал Горбачев с системой власти, и что делает Ельцин. Вы с очевидностью увидите, что это – стремление вернуть систему власти к сталинскому образцу. Тут вы увидите и стремление навязать населению насильно тот образ жизни, какой хочется высшему руководству. И – создание аппарата власти, стоящего над партией. А Ельцин пошел еще дальше: вообще разрушил партию, ибо она стала препятствием на пути реализации его преступных замыслов, вернее – замыслов тех, кто манипулирует им.

Я об этой тенденции начал писать с самых первых шагов деятельности Горбачева – в многочисленных сатьях и в книге « Горбачевизм ». Но никто не захотел посмотреть на происходящее с этой точки зрения. Сталинистская система власти и управления, успешно сыграв свою историческую роль в построении социализма, в индустриализации страны, в подготовке страны к войне и в организации победы над Германией, исчерпала себя. К концу войны в рамках этой системы вызрела партийная и государственно-бюрократическая система, которая стала играть главную роль. Это была будущая брежневистская система власти. Десталинизация страны, в строгом смысле этого слова, означала переход от сталинской системы власти и управления к брежневской. В последней решающую роль стал играть партийный аппарат. Аппарат « сверхвласти » входил в него, составлял его часть. Методы волюнтаризма уступили место методам административно-бюрократическим, причем – приспособленческим. Разумеется, были и другие различия в этих периодах. Существенно тут то, что альтернативой сталинизму явился брежневизм. И никакой другой альтернативы ему нет и не будет никогда в принципе.

Уже в первых своих публикациях я, описывая структуру советского общества, обращал особое внимание на то, что КПСС не была партией в собственном смысле слова. Это было явление в структуре общества: такого ранее никогда и нигде не было. Слово « партия » тут сохранялось по традиции.

Было очевидно, что КПСС, в той ее части, в которой она состояла из первичных организаций, была явлением в социальной структуре общества, в его первичных коллективах. А в той части, в которой она состояла из системы партийных комитетов, она была стержнем государственности общества.

Десталинизацию страны начали осуществлять миллионы рядовых членов партии еще в конце 40-х и в начале 50-х годов - еще при Сталине. Участники этой борьбы сами не отдавали себе отчета в том, какую историческую роль играла их деятельность. Борьба шла за то, кого выбрать в партийное бюро, кого выбрать секретарем, какие принять резолюции по тем или иным конкретным вопросам, как поступать с теми или иными конкретными личностями – то есть масса « мелочей », которые постепенно меняли всю социально-политическую атмосферу в стране. На Западе этот факт умышленно замолчали или не заметили, ибо те, кто на самом деле осуществил десталинизацию страны, не годились для « сенсаций » и антисоветской пропаганды. Сейчас никто не хочет вспоминать о том, что в те годы самая активная общественно-политическая жизнь проходила именно в партийных организациях; вне их вообще ничего подобного не было. Десталинизация страны была подготовлена внутри партии и осуществлена силами партии, а не вне ее. Из маленьких, но повседневных усилий миллионов рядовых членов партии сложилось дело огромного исторического значения, произошел самый значительный перелом в истории страны после 1917 года. Антисталинистская кампания, раздуваемая в пропаганде сейчас, есть идеологическое оболванивание масс с целью скрыть сущность политики новых правителей России и отвлечь внимание людей в ложном направлении.

Рядовые члены партии в массе своей были далеко не худшими, а скорее – лучшими членами общества. Они не сделали никакой карьеры за счет партийности и не приобрели никаких привилегий. Для них членство в партии было формой участия в общественно-политической жизни страны и в жизни своего коллектива. Что касается карьеризма в партийном аппарате, то это – явление всеобщее, а не специфически присущее КПСС. Его можно видеть в партиях и в государственно-бюрократическом аппарате в любой западной стране, причем, не в меньшей, а, скорее, в еще большей степени. Несмотря ни на что, страна выжила в сложнейших исторических условиях, добилась успехов и создала сравнительно высокий уровень жизни для широких слоев населения – благодаря КПСС. Разрушение КПСС было фактически разрушением социальной организации и государственности страны под предлогом борьбы против коммунизма. Преступниками в данном случае являются те, кто разрушил КПСС, то есть – единственную силу в стране, которая была способна сохранять ее единство, поддерживать общественный порядок и обеспечивать прогресс, какой был возможен в данных исторических условиях. Западные хозяева, толкая своих слуг – горбачевцев и ельцинцев – на этот путь, знали, что делали. И они добились успехов, на какие даже не рассчитывали. Советские подонки, выпестованные в аппарате КПСС, переусердствовали сверх всякой меры.

• Давайте вернемся к истории Вашей жизни.

- Жизнь в целом была такой, что я нечто аналогичное даже врагу не пожелаю. Когда жизнь проходит, ее реальная субстанция исчезает бесследно. Остается лишь серия бездушных дат: служил в армии, демобилизовался, поступил в Университет, аспирантура, диссертация, женился, дочь, распад семьи, статьи, книги, доктор наук, профессор и так далее, и тому подобное...

Это все – не есть настоящая жизнь. Это даже – не вехи жизни. Это – мертвая абстракция жизни. Вот я скажу, например, что 20 с лишним лет преподавал логику. Ну и что? Абстрактная величина! Другие преподавали свою науку и по 30, и по 40, и даже по 50 лет. Но в моей жизни эти 20 лет прожиты с полной отдачей сил и чувств - сотням студентов и десяткам аспирантов. Причем, с сознанием, что все это – впустую, что все это кончится крахом, что кипящие злобой коллеги сожрут меня и оклевещут, а ученики – предадут при малейшем намеке на невыгодность быть моим учеником.

Или, скажем, развал семьи. Страшно вспоминать об этом. И самое страшное – полная беспомощность перед низменными силами и человеческими страстишками. Я говорю об этом сейчас потому, что мне вновь пришлось пережить нечто подобное уже в эмиграции, и этим, по всей вероятности, закончится моя жизнь. Поистине, поразительное явление: мое стремление быть тем идеальным нравственным человеком, о котором я уже говорил, вызывало особенно лютую злобу в среде близких людей. Прав был Христос: враги человека – ближние его.

Но, как бы то ни было, я жил, я полностью перестал быть человеком политическим и стал человеком творческим, причем – индивидуально творческим. Мой антисталинизм исчерпал себя. Какие бы неприятности я ни испытывал от властей, начальства, коллег и ближних, я не собирался становиться врагом своего общества и становиться диссидентом. В общем и целом, я был доволен тем, что имел. Я занимался любимым делом и имел в нем успех. В логике и через логику мне открылись такие необъятные и увлекательные перспективы исследования, на овладение которыми мне не хватило бы и десятка жизней. Я возился со студентами и аспирантами, и это доставляло удовлетворение. Логическая среда стала моим домом, моей семьей. Но и с этой семьей у меня потом произошел разрыв. Причем, не я ее предал, а она – меня.

У меня было большое число знакомых. Общение с ними с лихвой покрывало потребности в общении. В коллективе я имел репутацию, к какой стремился, и какая получалась как бы сама собой. Я вместе со всеми издевался над недостатками советского образа жизни и советской идеологии. В меру симпатизировал диссидентам и разоблачителям, но сам по их пути идти не собирался. Однажды мне предложили уволить с кафедры двух преподавателей, считавшихся диссидентами. Я отказался. Отказался не потому, что разделял их убеждения и форму поведения, а просто из нежелания сотрудничать с властями в преследовании диссидентов. Аналогичным образом тогда поступали многие в интеллигентских кругах. Меня, в наказание, осовободили от заведования кафедрой, тех преподавателей все-таки уволили, но их взяли на работу, на свой риск, директора других учреждений, не имевшие ничего общего с диссидентами, взяли – просто, как порядочные люди. Я с удовольствием освободился от должности заведующего кафедрой: начальником я не мог быть принципиально, в силу своих « правил жития ». И психологически я не ощущал в себе никакой « субстанции власти ».

Так я и дожил бы свою жизнь в том качестве, которое у меня получилось и которое меня устраивало, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Не зависевший от меня ход событий в стране и в мире вынудил меня на такое поведение, которому я всячески противился, - на положение отщепенца в своей собственной стране и, в конечном счете, – на изгнание из нее.

• Почему так вышло?

- Три фактора тут сыграли решающую роль: конфликт с коллегами по профессии, конфликт с так называемыми « либералами » и холодная война. Все эти факторы действовали совместно, разделить их, практически, невозможно. Тем не менее, я должен сказать о них, как о различных, хотя бы потому, что обо всем невозможно сказать сразу.

Суть моего конфликта с профессиональной средой я проанализировал и детальнейшим образом описал в обобщенной форме в целом ряде моих книг. Не только в « Зияющих высотах », но и в лучшей , по-моему, моей книге - « Желтый дом ». Дело тут не в моем личном характере и не в личном характере моих коллег, а в общей ситуации творчества в современном обществе. Причем, не только в советском, но и в западном тоже. Одно дело, когда творческой деятельностью занимаются немногие, исключительные одиночки, и другое дело – когда в эту сферу устремляются полчища посредственностей, которые, благодаря образованию, могут выглядеть, как личности творческие. В некоторых случаях, научные исследования теперь действительно невозможны, как индивидуальное творчество: тут необходимо участие большого числа людей, организованных в коллективы. Но это охватило и другие сферы, где в этом нет никакой необходимости с точки зрения самого характера творчества, как, например, в сфере логики и методологии науки, где я подвизался.

Я начал разрабатывать свою логическую концепцию. У меня начала складываться на этой основе своя группа. Это становилось заметным не только в России, но и во всем « социалистическом лагере », а также на Западе. Моя профессиональная среда приложила усилия к тому, чтобы помешать этому. Какое-то время меня защищало от нее начальство, включая академическое и партийное. Но, как только я этой поддержки лишился, все то, что я создавал десятками лет, было разрушено до основания моими коллегами, причем – под лицемерным лозунгом борьбы за « передовую науку ». Моя попытка развить оригинальную отечественную науку кончилась крахом.

Второй фактор – конфликт с « либералами ». Я как и другие, был членом общества не сам по себе, а как член определенного социального слоя. Представители этого слоя слегка фрондировали в отношении властей, но сами при этом делали успешную карьеру, работали в аппарате ЦК КПСС и в КГБ или так или иначе сотрудничали с ними. В горбачевские годы они стали активными перестройщиками и вылезли на видимую арену советской истории. Они изображали из себя борцов против некоего режима, а сами холуйствовали перед этим режимом еще усерднее, чем их предшественники перед сталинским.

Окончательный разрыв произошел, когда редактор журнала « Вопросы философии » (впоследствии, при Горбачеве, ставший редактором « Правды » и членом Политбюро ЦК КПСС) в своем холуйстве перед Брежневым побил все прошлые рекорды холуйства такого рода. В одном из номеров журнала число ссылок на Брежнева оказалось больше, чем число ссылок на Сталина в журнале « Под знаменем марксизма » в самые мрачные годы сталинизма. Потом эти люди стали прототипами персонажей моих книг, в особенности - « Зияющих высот ». Я вышел из редколлегии журнала и порвал со всей этой средой. Представители этого слоя интеллигенции тогда участвовали в системе власти в качестве ее интеллектуальных советников. От них фактически зависела и моя судьба. Разрыв с этой средой означал, что я лишился покровительства как академического, так и партийного начальства. Я был отдан на съедение моим друзьям-коллегам. Очень скоро я лишился студентов, аспирантов и возможности публиковать свои научные сочинения. Это произошло еще до того, как я начал писать « Зияющие высоты ». Я тогда о литературной деятельности вообще не думал.

Я оказался в изоляции. У меня впервые в жизни образовалось свободное время, которое нечем было заполнить. И я невольно втянулся в литературу. Начал записывать мое отношение к своей социальной среде.

И третий из факторов – это взаимоотношения с Западом. Я, не ведая того, оказался в сфере психологической войны, которую Запад вел против Советского Союза. Оказался на самой, что ни на есть, фронтовой линии холодной войны. Об этом стоит сказать особо.

Нет надобности говорить о том, сколько сил и средств в Советском Союзе тратилось на то, чтобы внушить советским людям негативное представление о Западе и выработать у них иммунитет по отношению к тому, что в СССР называли « тлетворным влиянием Запада ». Сразу же после революции процесс познания Запада советскими людьми был взят под контроль государства. До второй мировой войны советские знания о Западе для широких масс населения укладывались в шаблонные идеологические рамки и были довольно примитивными. Число людей, бывавших на Западе и знавших его, было невелико. В сталинские годы « железный занавес » прочно охранял советских людей от соблазнов Запада. Информация о Западе сообщалась только негативная. Запад в советской идеологии и пропаганде изображался, как средоточие зол и смертельная опасность для Советского Союза. Война с Германией, с одной стороны, укрепила эту веру в то, что Запад есть исторический смертельный враг СССР, а, с другой стороны, расшатала представления о западном образе жизни. Миллионы советских людей, переступив границы своей страны в составе армии, воочию убедились в том, что жизненный уровень обычных людей на Западе – выше, чем в Советском Союзе. Они не видели того, какой ценой этот уровень людям доставался. Они видели лишь результат – быт людей, причем, в самом его поверхностном проявлении: жилье, вещи, одежда, кафе, рестораны, дома. Они видели то, что бросалось в глаза и было самым существенным для них самих. Они разнесли свои представления о загранице по всей стране, приукрасив их многократно и подкрепив военными трофеями, включавшими вещи, начиная от предметов дамского туалета и кончая драгоценностями. Для огромной массы советского населения, доведенного до ужасающего состояния прошлой нелегкой историей и опустошающей войной, это было потрясением. Хотя в послевоенные годы жизненные условия сильно улучшились, это потрясение не изгладилось. Бывшие советские солдаты, вступившие в свое время в личное соприкосновение с Западом, стали становиться взрослыми, обзавелись семьями, начали делать карьеру. А соблазнительный образ Запада прочно засел в их умы и сердца. В послесталинские годы « железный занавес » практически перестал действовать, и Запад начал оказывать огромное влияние на советское общество, причем влияние именно тлетворное, деморализующее, ослабляющее его изнутри. Запад стал постоянно действующим фактором в повседневной жизни советских людей. Он вторгся в сознание советских людей по множеству каналов, среди которых антисоветская пропаганда и пропаганда западного образа жизни занимали самое последнее место. Даже такие явления, как кусочки западной технологии, американские джинсы, современная музыка, попадая в советскую среду, прежде всего били по чувствам и сознанию людей.

Начавшееся после смерти Сталина широкое проникновение западной философии, социологии и логики в Советский Союз было на самом деле проникновением западной идеологии в ее элитарной форме, принявшей обличье науки. Это послужило одной из причин идеологического кризиса в Советском Союзе – предвестника общего кризиса коммунизма. Это стало ясно много позднее. А тогда, когда все верили в незыблемость Советского Союза, его социального строя и идеологии, это казалось поддержкой подлинной науки.

После знаменитой поездки Хрущева с советниками в США в недрах советского общества и даже в средствах массовой информации наметился заметный перелом в отношении к Западу. В кругах московских интеллектуалов, работавших в идеологических учреждениях, связанных с аппаратом ЦК и сотрудничавших с КГБ, стало модно утверждать, что Запад есть лучший из миров, когда-либо существовавших и существующих на планете. Это, однако, не мешало советским « прогрессивным интеллектуалам » в брежневские годы публично разоблачать язвы этого « лучшего из миров » и доказывать преимущества советского социального строя.

В годы перестройки они дружно позабыли об этом своем служении советскому режиму, советским властям и советской идеологии – и бросились наперегонки чернить все советское и нахваливать все западное. Брежневская политика не могла остановить маятник советской истории, качнувшийся в сторону нового отношения к Западу. В течение всего брежневского периода Запад обрушивал на советское общество мощнейшую пропаганду своего образа жизни и критику образа жизни советского. И надо признать, что семена этой пропаганды падали в благоприятную почву. Никакие усилия советской контрпропаганды, а также карательные и защитные меры, в том числе глушение западных радиостанций и аресты, не могли остановить это наступление Запада на души советских людей. Наоборот, они усиливали соблазн и углубляли западное влияние до самых основ психологии советских людей.

Бесспорно, западная пропаганда, имея целью идейное и морально-психологическое разложение советского общества, приносила и обширную информацию о Западе, имевшую чисто познавательное значение. Но эта информация тонула в общем потоке идеологии, играла роль не столько просветительскую, сколько пропагандистскую. В условиях России тех лет иного эффекта она и не могла иметь; в кругах рафинированной интеллигенции она, конечно, имела ценность и сама по себе, как явление культуры, но круг таких людей был очень малочисленным. Идеологическая и политическая тенденция доминировала.

Хочу обратить внимание на два фактора, которые сыграли важную роль при этом. Первый из них – убожество профессиональной информации о Западе. Советский Союз имел на Западе десятки тысяч своих профессионально подготовленных представителей в лице дипломатов, журналистов, агентов секретных служб, ученых. В самом Советском Союзе были многочисленные учреждения с сотнями и тысячами сотрудников, занятых изучением стран Запада. Период перестройки обнаружил, что советские люди и в этой сфере деятельности работали так же плохо, как и во всех остальных. По сути дела, вся эта гигантская армия специалистов оказалась сборищем халтурщиков, паразитов, невежд, тупиц и хапуг. Ведь Запад был открыт для профессионального изучения, был буквально завален информацией обо всех аспектах своей жизни. А армия советских паразитов даже не удосуживалась полистать соответствующие книги, журналы и газеты. Десяток образованных, способных и добросовестных исследователей в принципе смог бы даже за 10 лет создать объективно точную и практически полезную для руководства картину Запада – гораздо лучше, чем десятки тысяч упомянутых паразитов, стяжателей, карьеристов и халтурщиков. Но сама советская социальная система и идеология исключали такую возможность в принципе.

Второй из факторов заключался в том, что советские люди, допущенные до непосредственного знакомства с Западом, были поставлены в исключительные условия: им не надо было добывать средства существования на Западе, искать работу и жилье, думать о воспитании и будущем детей. У них было гарантированное положение у себя дома, они имели какие-то деньги от своего государства, а также в виде подачек от западных учреждений и подарков друзей и родственников. А если они тратили свои деньги, они их с лихвой окупали, покупая дефицитные у них дома вещи. Они на Западе были на положении гостей и зевак - и видели тут то, что могли видеть в качестве таковых: изобилие вещей в магазинах, свободу передвижения, прекрасное обслуживание. Они все это сравнивали с тем ужасным состоянием, в котором находилась их страна. Причем, все эти люди принадлежали далеко не к самым низшим слоям общества. Большинство из них были обеспеченными и образованными людьми.

Склонность к критическому отношению ко всему своему и зависть ко всему чужому, а также ненаказуемость антисоветских и антикоммунистических речей и мыслей довершили комплекс причин, сделавших идеолгический и морально-психологический кризис советского населения неотвратимым. Западомания овладела советским обществом с неслыханной силой. В годы перестройки она была легализована и дозволена. И стала всемерно поощряться сверху, что стало одной из важнейших причин, если не самой важной, всестороннего краха Советского Союза, его социального строя, системы власти, идеологии, массовой психологии.